Книга Избранное. В 2 томах [Том 1] - Леонгард Франк

и обеими руками указывал куда-то вдаль.

— …И когда вы стоите на берегу, дитя мое, даже в самом узком месте, противоположного берега не видно. Ла-Плата — море среди рек. Множество крокодилов, длинных и быстрых, как гоночные лодки, бороздят ее воды или дремлют на раскаленном прибрежном песке.

Ханна видела и могучую красавицу реку, и летящих в небе цапель с загнутыми кверху палевыми хохолками, и крокодилов в песке. Она смотрела вверх, в лицо иностранцу, у которого был покатый лоб, длинный с горбинкой нос и тонкие губы индейца, но голубые глаза германца, и когда он снова поднял руку, девушка невольно изменила позу, чтобы удобнее было следить за рассказом, и то устремляла жаркий взгляд на рассказчика, то вдаль, куда он указывал.

И вдруг всю мальчишескую злость Томаса как рукой сняло. Что-то в нем наконец осело и стало на свое место: мучительное и сладостное чувство горячей нежности к Ханне затопило его. Он сразу повзрослел, а в своем чувстве к Ханне стал мужчиной. Ему хотелось прижать к груди ее головку и сказать иностранцу: идите, идите своей дорогой, не троньте, это слишком серьезно.

Иностранец рассказывал об экспедиции, которую он вместе со своим братом, ученым-исследователем, предпринял в глубь страны к индейцам, где до них не был ни один белый.

Ханна видела туземцев-носильщиков, которые, услышав рев ягуара, падали на колени и простирали дрожащие руки к луне, следовала за экспедицией до того места, где носильщиков только под угрозой револьвера можно было заставить идти вперед; с пересохшим ртом слушала она, как экспедиция четверо суток оставалась без воды и чуть не погибла от жажды. Она переправлялась на каноэ через стремительные потоки, шла за растянувшимся цепочкой молчаливым отрядом по тропе, которую приходилось прорубать топором в девственном лесу, и наконец достигла областей, где жили еще неведомые племена.

— Сперва мы увидели двух молодых индианок.

— А как они были одеты? Было на них что-нибудь?

— Ничего! У одной пояс из цветов! Они стояли под манговым деревом и ни капли не боялись, совсем как антилопы, которым в иных местах у нас не пришлось еще узнать, насколько опасен человек. Взгляд у них был безмолвный и глубокий, как сама природа. Они были прекрасно сложены. Прекрасно! Почти так же хороши, как вы, прелестное дитя, только в вас наивная грация этих девушек волнующе соединяется с цивилизацией двадцатого века.

Некоторые слова он произносил с пафосом, звучавшим, впрочем, вполне прочувственно и живо. Томас видел, как он поднес ее руку к губам, причем немножко театрально, но с врожденным достоинством отвел левую руку в сторону.

Но вот иностранец снова уселся на край скамьи возле Ханны, приблизив лицо и жестикулирующую руку к самому ее лицу.

В это мгновение нежность вдруг перешла в такую нестерпимую боль, что все: и деревья, и куртина, и крытая аллея — закружилось вокруг Томаса.

И у Ханны взгляд был глубокий и безмолвный, она не подавала виду, что слова иностранца приятны ей, как душистый мед.

Они обошли подкову с желтыми тюльпанами и направились к выходу. На Ханне была ее маленькая фетровая шляпка без полей; узкие бедра стягивал широкий, красный как мак, кожаный пояс.

У кованых ворот она подала иностранцу руку и убежала. Томас пошел за ним следом. Засунув руки в карманы пальто, незнакомец шагал по главной улице, не обращая внимания на окружающее, он не смотрел ни на прохожих, ни на витрины и только с регулярностью стрелки башенных часов, рывком подвигающейся вперед каждые полминуты, оглядывал свои ноги, словно ему всякий раз сызнова надо было убедиться, что с него не сваливаются брюки: человек, занятый собственной персоной, одна уже походка которого указывала на то, что он и живет и познает жизнь только изнутри.

Он зашел в трактирчик на мосту, Томас последовал за ним и занял столик напротив. У окна сидело пятеро студентов.

Иностранец выпил первый стакан, прихлебывая вино маленькими глотками, второй — в два приема, третий — залпом. Глазами, в которых зияла пустота одиночества, он уже искал знакомства с Томасом.

Он опорожнил четвертый стакан и с пятым в руке двинулся через всю комнату к Томасу; улыбаясь собранными сердечком губами, он высылал впереди себя чувства и взгляды, которые должны были обеспечить ему любезный прием.

— Позвольте представиться, Гуф, Генрих-Христиан Гуф. — Не дожидаясь приглашения, он подсел, облокотился о стол и, поддерживая голову большим пальцем оттопыренной руки, снизу вверх взглянул на Томаса, будто много лет уже был знаком с ним и беседует не один час.

— Скажите, дорогой Томас, чем, как не нелепейшим стечением обстоятельств, можно объяснить то, что среди моих предков оказался злой гений?

Произошла поистине космическая ошибка в смешении чувств, и я — я ее результат. — Он развел руками и с усмешкой добавил: — Я пропащий человек. Ношу этого субъекта в крови и не могу от него избавиться… Чтоб его черт побрал! За ваше здоровье!

Господину Гуфу было тридцать пять лет; бритый, тщательно причесанный и одетый, несмотря на всю необычайность поведения, он говорил с подчеркнутой учтивостью.

Захваченный врасплох и смущенный Томас, раздираемый противоречивыми чувствами неприязни и невольной симпатии, не мог выдавить из себя ни слова. Но господин Гуф этого не ждал и не желал вовсе. Он говорил один. Ему нужны были слушатели.

— Неразрешимая загадка природы, что я вообще получил диплом. Быть может — как вы думаете, дорогой Томас, — быть может, боги подмигнули моим экзаменаторам?

Тут он обернулся — студенты громко хохотали.

— Смейтесь! Смейтесь! — Он улыбнулся и крикнул: — Ради вас, молодые люди, боги не станут утруждать себя. Вот она в чем величайшая разница.

Доктор Гуф поднялся и направился к студентам, он шел с улыбкой превосходства, однако что-то вынуждало его искать их общества. Он уже занес руку, чтобы положить ее на плечо одному из студентов. Но тот вскочил.

Будто попугай прокричал — и в руках господина Гуфа оказалась визитная карточка.

Комкая карточку, он долго молча качал головой, потом дернул подбородком, словно собираясь икнуть, но, так и не икнув, с величественным жестом произнес:

— Гомер и Сервантес, Данте, Шекспир и Гете создали бессмертные творения. Неужели же, братья мои, все это было напрасно? Ваше здоровье! — И пошел обратно к Томасу. Визитная карточка студента валялась на полу.

— Вам не следует столько пить.

— Не поучайте, Томас, не поучайте. Ваше здоровье!.. Симпатичен ли я тебе, юный брат мой? Да, я вижу это по твоим глазам.

Перед столом судорожно вытянулся торс в студенческом мундире, щелкнули каблуки, и снова прокричал